Шлиман Генрих


Шлиман Генрих
Родился: 6 января 1822
Умер: 26 декабря 1890 (68 лет)


Биография


Иоганн Людвиг Генрих Юлий Шлиман — немецкий предприниматель и археолог-самоучка, один из основателей полевой археологии. Прославился пионерными находками в Малой Азии, на месте античной Трои, а также на Пелопоннесе — в Микенах, Тиринфе и беотийском Орхомене, первооткрыватель микенской культуры.

С 1868 года являлся действительным членом французской Ассоциации поощрения изучения Греции, а с 1881 года состоял почётным членом Берлинского общества этнологии и древней истории и действительным членом Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии (Москва). Владел не менее чем 15 языками, включая основные европейские (в том числе родной нижненемецкий язык), русский, арабский, турецкий, персидский, древнегреческий и латинский, дневники зачастую вёл на языке страны, в которой в данный момент находился. Шлиман опубликовал несколько книг, посвящённых путешествиям и археологии, в 1869 году по совокупности трудов получил степень доктора философии в Ростокском университете.

Родился в семье бедного сельского пастора, начал карьеру торговца, благодаря способностям полиглота в 1846 году стал представителем нидерландской торговой фирмы в Санкт-Петербурге. Приняв в 1847 году российское подданство, до 1864 года преимущественно жил в России, составив большое состояние, в том числе в результате калифорнийской золотой лихорадки и Крымской войны. Совершив в 1864—1865 годах кругосветное путешествие, решился радикально переменить свою жизнь. С 1866 года стал студентом Парижского университета, посещая занятия в течение двух семестров, и заинтересовался проблемой существования Трои и историчности гомеровского эпоса. В 1868 году принял решение дальнейшую жизнь связать с Грецией. В 1869 году стал гражданином США, где развёлся со своей русской женой; в том же году женился на гречанке Софии Энгастромену и поселился в Афинах. В 1871—1873, 1878—1879, 1882, 1889 и 1890 годах проводил раскопки в Трое (в 1873 году обнаружил «Клад Приама»), в 1876 году открыл царские гробницы в Микенах, в 1880 и 1886 годах раскапывал Орхомен, в 1884 году — Тиринф (совместно с В. Дёрпфельдом). Попытки организовать раскопки на черноморском побережье Кавказа и на Крите не увенчались успехом. Его находки вызывали при жизни многочисленные споры, поскольку Шлиман не сразу стал уделять внимание академической карьере и репутации в учёном мире, а сознательная мифологизация биографии и склонность к саморекламе приводила к тому, что действительные заслуги Шлимана были оценены только после его смерти.

Ранняя биография

Семейство лавочников Шлиманов известно с конца XV века в Любеке. Около 1600 года представители семьи перебрались в Росток, где повысили социальный статус — появился собственный герб — и преимущественно получали духовное образование, хотя в роду, кроме священников, были аптекари и купцы. Генрих Шлиман родился 6 января 1822 года в Нойбукове и был зарегистрирован в приходской книге пастором Эрнстом Шлиманом (1780—1870) — собственным отцом, служившим в местной церкви. В семье было четверо дочерей и трое сыновей, Генрих был четвёртым ребёнком и первым сыном. В 1823 году Э. Шлимана перевели в церковный приход Анкерсхагена в южном Мекленбурге, куда отправилась и семья. В марте 1831 года после рождения последнего сына — Пауля — скончалась мать — Луиза Шлиман (ей было 38 лет). В 1838 году Эрнст Шлиман женился на своей служанке Софии Бенке (1814—1902), связь с которой привела к скандалу и отстранению от обязанностей пастора.

По причине бедности подраставших детей отправляли к родственникам. В январе 1832 года 10-летнего Генриха отправили в Калькхорст к дяде Фридриху, который также служил пастором. К тому времени Шлиман получил азы образования, включая латинский язык, которому обучал отец — бывший учитель; Генрих уже в раннем возрасте обнаружил хорошую память. В Калькхорсте его учителем стал кандидат университета Карл Андерс, который добился того, что к концу 1832 года Генрих стал писать на латыни сочинения. С осени 1833 по весну 1836 года Шлиман обучался в гимназии, но потом по настоянию семьи его перевели в реальное училище, не предполагавшее дальнейшего высшего образования. На втором году обучения он освоил английский и французский языки, но по латыни получил неудовлетворительную оценку.

В 14-летнем возрасте обучение закончилось — далее Шлиман стал работать в Фюрстенберге, в лавке Т. Хюкштедта. Хотя он считался членом семьи, на него были возложены чёрные работы. С 5 утра до 11 часов ночи Генрих рубил дрова, топил печи, колол сахарные головы, следил за самогонным аппаратом (Хюкштедт торговал шнапсом) и т. д. Так он проработал в лавке 5 лет. По завещанию матери, в 1841 году ему досталось 29 талеров, после этого Шлиман отправился в Росток учиться коммерции. К тому времени он сильно подорвал своё здоровье, у него случались кровохарканья. В ноябре он перебрался в Гамбург, причём часть пути проделал пешком.

В Гамбурге Шлиман по рекомендации Хюкштедта поступил работать на рыбный рынок, но не выдержал тяжёлой физической работы. После этого он мог только подрабатывать, но не имел постоянного заработка. Потенциальные наниматели мало интересовались низкорослым юношей — рост Генриха был 156 см — с непропорционально короткими ногами. Когда он получил работу в порту (без жалованья, только за еду), вновь открылось кровохарканье — отчасти этому способствовала привычка Шлимана купаться в море в любую погоду, даже зимой, и он вновь потерял работу. На Рождество дядя прислал ему 10 талеров в долг, но пожаловался сёстрам на наглость, после чего Шлиман дал клятву никогда ничего не просить у родственников.

В поисках не слишком тяжёлой работы Шлиману помогла помощь корабельного маклера Вендта — школьного товарища покойной матери. Вендт рекомендовал Генриха в фирму Деклизура и Бевинга, которым требовался переводчик с немецкого на французский и английский языки, в результате было решено нанять его в венесуэльский филиал фирмы в Ла-Гуайре, причём переезд и питание были бесплатными. Рассчитывая обосноваться в Венесуэле, Шлиман принялся за самостоятельное изучение испанского языка.

Описывая дальнейшие события в письмах к сёстрам и автобиографии, Шлиман сильно противоречил сам себе. По одним сообщениям, он был нанят на трёхмачтовое судно «Доротея» каютным юнгой, по другим сведениям, он был пассажиром без обязанностей. 11 декабря 1841 года «Доротея» потерпела кораблекрушение у берегов Голландии, причём Генрих якобы был среди девятерых выживших, чудом уцелел его сундук с вещами и рекомендательными письмами. По Ф. Вандербергу, в списках пассажиров судна Шлиман не значился и отправился в Голландию по суше, а о крушении узнал из газет. Здесь впервые проявилась его склонность к мистификации собственной жизни; по-видимому, уже тогда «он верил в свою сверхчеловеческую судьбу, которой был избран для сверхчеловеческих достижений».

Коммерсант (1841—1864)

Голландия

Прибыв в Амстердам 19 декабря 1841 года, Шлиман направился к мекленбургскому консулу Эдварду Кваку, который выдал юноше 10 талеров и снял меблированную комнату. Под Рождество он заболел лихорадкой, но консул устроил его в госпиталь и заплатил 2? гульдена за лечение. Вскоре Вендт прислал из Гамбурга 240 гульденов, которые собрали его друзья в пользу неимущего Шлимана, он же дал рекомендацию в фирму «Хойяк и К°», в которой Генрих получил ещё 100 гульденов кредита на обзаведение после того, как продемонстрировал владение четырьмя языками и бухгалтерским учётом.

Получив постоянную работу, Шлиман ревностно взялся за самообразование. Жизненные обстоятельства его, очевидно, не были настолько тяжёлыми, как он описывал их в «Автобиографии». В начале 1842 года он служил в фирме разносчиком, но начальство оплатило ему 20 уроков каллиграфии, чтобы он мог приступить к занятиям переписчика и счетовода. В фирме служили преимущественно иностранцы, рабочий день начинался в 10:00, в 15:00 полагался получасовой обеденный перерыв, а дальше работали до 20:00, но в среду, субботу и воскресенье вторая половина дня была свободной.

В течение 1842 года Шлиман освоил голландский язык, на котором вёл книжку своих расходов и конспектировал прочитанное в газетах, а также довёл до совершенства познания в английском и французском языках, интуитивно разработав метод изучения иностранных языков (например, он посещал воскресные проповеди в англиканской церкви, которые совмещал с чтением Вальтера Скотта). В 1843 году он изучил итальянский и португальский языки, по собственным словам, за 6 недель каждый. К тому времени репутация Шлимана настолько укрепилась, что благодаря помощи деловых партнёров из Мангейма и Бремена 1 марта 1844 года он получил место счетовода в торговой фирме «Шрёдер и К°», занимавшейся в основном красителями, особенно индиго. Это произошло благодаря его решению изучить русский язык. Фирма имела связи с Россией, располагала филиалом в Петербурге и нуждалась в образованном сотруднике, способном вести финансы и осуществлять устный и письменный перевод. Таким сотрудником и был Шлиман, получивший жалованье в 1000 гульденов.

Метод изучения языков Шлиманом был примечательным. Для начала ему требовалось «учебное пособие», которым мог служить любой объёмный текст — чаще всего, это был перевод «Приключений Телемака» Фенелона. Далее Генрих нанимал носителя языка, которому читал вслух, реагируя на все поправки и подсказки, одновременно пополняя словарный запас, оттачивая произношение и воспринимая грамматический строй языка. Учителя русского языка в Амстердаме найти не удалось (русский вице-консул Танненберг не отреагировал на просьбу давать уроки), в книжных лавках нашлась только «Телемахида» В. Тредиаковского, лишь позднее Шлиман достал грамматику 1748 года издания и словарь. В результате уже 4 апреля 1845 года Шлиман смог написать первое письмо на русском языке от имени фирмы Шрёдеров её деловому партнёру — Василию Григорьевичу Плотникову, который представлял в Лондоне интересы купеческой династии Малютиных.

Шлиман за два года проделал путь от рассыльного до начальника бюро, который имел право принимать самостоятельные решения и имел под своим началом 15 сотрудников. Получая большое жалованье, он оставался непритязательным в быту, хотя старался производить благоприятное впечатление своим внешним видом. Значительную часть зарабатываемых денег он отправлял родственникам; отцу, которого считал главным виновником ранней смерти матери, выслал два бочонка бордо — он к тому времени спился. Послания родственникам подчас полны навязчивого морализирования и призывов к экономии, которые на всю жизнь стали главными чертами характера Шлимана. Амбиции Генриха росли, его непосредственный начальник Иоганн Шрёдер в одном из писем предостерегал молодого коллегу:

…Прошу не обижаться на меня, но вы чрезвычайно переоцениваете свои силы, мечтаете о своих невероятных достижениях и преимуществах, позволяете недопустимый тон и предъявляете абсурднейшие претензии, постоянно забывая при этом, что наши дела и без вашего участия идут хорошо…

Видимо, это увещевание возымело действие — Шлиман отклонил весьма лестное для него предложение московского купца Сергея Афанасьевича Живаго (1794—1866), старосты купцов 2-й гильдии. Живаго был знаком с Генрихом с 1844 года по переписке и предложил ему, оставаясь партнёром и представителем Шрёдеров, открыть в Москве совместный торговый дом «Живаго и Шлиман». Контракт предполагался на 6 лет под половину прибыли, Живаго давал и стартовый капитал — 50—60 тысяч рублей серебром.

В России

К концу 1845 года Шлиман счёл себя способным к самостоятельной деятельности и был готов покинуть Амстердам, но сомневался, следует ли ему перебираться в Россию. Однако, получив сообщения от парижских знакомых, что во Франции трудно сделать карьеру, он решился на переезд. Новый его статус следует из письма 23 октября 1845 года в голландскую фирму «Якоб ван Леннеп и К°» (её штаб-квартира располагалась в Измире, откуда получали красители). Там, в частности, сообщалось, что он стал представителем Шрёдеров в Петербурге.

Генрих Шлиман прибыл в Петербург 11 февраля (30 января по старому стилю) 1846 года, через Гамбург и Митаву. Попутно он получил несколько рекомендательных писем от Живаго и Шрёдеров и с такой же просьбой обратился к В. Г. Плотникову. Карьера в Петербурге развивалась быстро: уже в феврале он заключил крупные контракты на поставку олова и красителей; удалось наладить связи и с Малютиными, для чего пришлось совершить поездку в Москву в тридцатиградусный мороз (железной дороги тогда ещё не существовало). Вторая поездка в Москву состоялась весной, в это время Шлиман успешно занимался игрой на бирже. Всего за 1846 год он побывал в Москве четыре раза. Важнейшим из московских знакомств стала связь с купцом В. А. Перловым, который первым в России стал торговать чаем в розницу. С 27 сентября 1846 года Шлиман начал вести петербургский дневник, поначалу — на английском языке.

1 октября 1846 года, всего через 9 месяцев после приезда в Россию, Шлиман отбыл в Любек в первую в жизни самостоятельную деловую поездку. За два с половиной месяца он посетил Германию, Голландию, Англию (Лондон и Ливерпуль) и Францию. Проплывая мимо побережья Мекленбурга, он отмечал, что «с величайшим равнодушием увидел свою родину». В Нидерландах его шеф — Бернхард Шрёдер — официально сделал его полноправным партнёром в фирме. Характерно, что в Лондоне и Париже Шлиман тратил много времени на посещение музеев, вполне вероятно, что визит в Британский музей впервые заронил в нём интерес к прошлому. В Петербург он вернулся 14 декабря 1846 года. Итоги года были весьма успешными: личный гонорар Шлимана составил 4000 гульденов, что означало 1 500 000 дохода Шрёдеров, поскольку Шлиман служил за полпроцента от суммы прибыли. Получив права полноценного партнёра, Шлиман в 1847 году отправился в Одессу, а 15 февраля официально вступил в российское подданство; через четыре дня — 19 февраля — он был записан во вторую купеческую гильдию.

В 1847 году Шлиман познакомился с Софи Хеккер, но в ноябре помолвка расстроилась. Сразу после этого Шлиман отправил письмо в Нойштрелиц, в котором просил руки подруги детства Минны Майнке. По словам Ф. Вандерберга:

Спустя четыре недели в Петербург пришёл ответ: двадцатишестилетняя Минна за несколько дней до этого вышла замуж за землевладельца, который был старше её почти на двадцать лет. Вероятно, Генрих и Минна в детстве пообещали друг другу пожениться, но после этого не виделись десять лет; Шлиман даже ни разу не написал ей, и Минна, должно быть, предположила, что он давно позабыл девушку из далёкого Анкерсхагена. Это, как позже драматизировал Шлиман, был тяжелейший удар судьбы. Ложный удар судьбы имел для будущего Шлимана значение, которое трудно переоценить: кто знает, что произошло бы, если бы Генрих в 1847 году действительно женился на Минне. Можно предположить, что их брак удался бы и Шлиман не был бы женат ни на русской (Екатерине Петровне Лыжиной), ни на гречанке (Софье Энгастроменос). Но именно эти две женщины повернули жизнь Шлимана в то русло, которое привело его позже к раскопкам Трои и открытию сокровища Приама.

Дела Шлимана шли успешно: личный его доход составил 6000 гульденов в 1847 году и 10 000 — в следующем. Холерная эпидемия не тронула Г. Шлимана и его сотрудников, но в декабре 1848 года, возвращаясь из Москвы, он простудился на 36-градусном морозе и четыре месяца провёл в постели. Свободное время стимулировало изучение языков, которое стало для Генриха потребностью: к тому времени он всю переписку с зарубежными контрагентами вёл лично, а купцы Малютины постоянно прибегали к его услугам как переводчика. Дальнейшим подъёмом благосостояния Шлиман обязан знакомству с крупнейшим петербургским чаеторговцем Прокопием Ивановичем Пономарёвым (1774—1853) и его внуком Прокопием Ивановичем Пономарёвым-вторым. В августе 1847 года он вёл с торговым домом Пономарёвых переговоры о создании совместной фирмы, но к декабрю планы расстроились. Тем не менее, Шлиман поддерживал с Пономарёвыми дружеские связи, продолжал вести с ними дела.

В личном плане Шлиман оставался одиноким, но всё более и более брал на себя роль главы семьи; Эрнст Шлиман, полностью зависимый от сына в финансовом положении, не возражал. В 1848 году Генрих вызвал в Петербург 16-летнего брата Пауля, чтобы дать ему образование, а брату Людвигу одолжил 200 гульденов и оплатил переезд до Калифорнии, где начиналась «Золотая лихорадка». Летом 1850 года в Россию приехала сестра Шлимана — Вильгельмина, которую он поселил в доме С. А. Живаго, чтобы она получила там воспитание и образование.

В начале 1850 года Шлиман совершил очередную поездку в Москву, оттуда отправившись в Германию через Ковно и Кёнигсберг. После возвращения в Петербург он вновь собрался в путь. Главной целью его новой поездки были Соединённые Штаты — последнее письмо от брата Людвига было датировано 5 января 1849 года. 20 июля 1850 года пришло письмо из Нью-Йорка с вырезкой из газеты: «21 мая в Сакраменто умер от тифозной лихорадки господин Льюис Шлиман. Шлиман — родом из Германии, зарегистрированный в Нью-Йорке, — умер в возрасте двадцати пяти лет».

Первая поездка в США

В декабре 1850 года Генрих Шлиман, взяв с собой 30 000 долларов наличными (50 000 талеров), через Амстердам и Ливерпуль отправился в США. 6 января 1851 года, когда пароход «Атлантик» попал в шторм, было разбито рулевое управление, и в течение двух недель судно дрейфовало в восточном направлении. 22 января его принесло к берегам Ирландии, на следующий день Шлиман сошёл на берег, получив от судовой компании 35 фунтов стерлингов компенсации. Посетив Шрёдера в Амстердаме, 1 февраля Шлиман вновь отплыл на пароходе «Африка» и прибыл в Нью-Йорк 15 февраля. Помимо Нью-Йорка, он побывал в Филадельфии и Вашингтоне. Дневник Шлимана содержит многочисленные описания, биографы доказали, что их основой были газетные публикации. Полностью были вымышлены визит в Белый дом и общение с президентом США Миллардом Филлмором — Шлиман не был ни настолько известен, ни настолько богат, чтобы президент Соединённых Штатов Америки мог заинтересоваться им. Много лет спустя Шлиман заявил, что его дневники были своего рода упражнениями в письме на иностранном языке.

Наиболее надёжным путём в Калифорнию в 1851 году был морской (с пересадкой в Панаме); 28 февраля Шлиман отплыл из Филадельфии, высадился в Сан-Диего 31 марта и добрался до Сан-Франциско 2 апреля. Обосновавшись в Сакраменто, Шлиман привёл в порядок могилу брата, а посетив рудники и ознакомившись с условиями, основал банк для операций с золотом (на самом деле это был пункт скупки золота и одновременно меняльная лавка). «Банк» занимал одну комнату, снятую в каменном доме — одном из немногих в Сакраменто, а его хозяин был заодно клерком и переводчиком, способным изъясняться на большинстве языков, на которых говорили старатели. В штат входили также кассир-американец А. К. Грим и испанец-телохранитель Мигель де Сатрустиги. Шлиман открывал контору в 6 часов утра и закрывал не раньше 10 ночи, работая без выходных и праздников, даже в Рождество. Дела шли успешно: с октября 1851 по апрель 1852 года он отправил в банк Ротшильдов в Сан-Франциско золотого песка на сумму 1 350 000 долларов, доход в наиболее удачные дни составлял 30 000 долларов, то есть около 100 кг шлихового золота. Высокие обороты достигались тем, что Шлиман платил по самому высокому курсу (17 долларов за унцию). Тяжёлый труд привёл к болезни — в марте 1852 года Шлимана сразила лихорадка, а затем и тиф, но он продолжал принимать клиентов, лёжа в постели в единственной комнате своей конторы и глотая хинин.

Несмотря на сверхприбыли, Шлиман уже через год отказался от всего. Главными причинами были, вероятно, разногласия с его главным партнёром Дэвидсоном (из банка Ротшильдов); из писем следует, что он обвинил Шлимана в манипуляциях со взвешиванием золота. Однако были и причины другого рода:

Если бы в прежние годы я мог себе представить, что однажды заработаю хотя бы четверть моего теперешнего состояния, то посчитал бы себя счастливейшим из людей. Но теперь я чувствую себя самым несчастным, отделённый шестнадцатью тысячами километров от Петербурга, где все мои надежды и желания слились воедино в одном месте. Если здесь, в Сакраменто, я могу в любой момент быть ограбленным или убитым, в России я могу спокойно спать в моей кровати, не боясь за свою жизнь и имущество, так как там тысячеглазое правосудие бдит за своими миролюбивыми жителями.

9 апреля 1852 года Шлиман дал объявление о передаче всех своих дел Дэвидсону и в тот же день отплыл в Панаму, имея при себе 60 000 долларов золотом. Особую опасность представляла переправа денег через Панамский перешеек, перед этим Шлиман даже советовался с британским консулом. Из-за сильных ливней путники были вынуждены простоять посреди болота с 26 апреля по 8 мая, пока не были спасены моряками. Шлиман при этом получил гнойное воспаление на ноге. 18 мая предприниматель через Кингстон на Ямайке добрался до Нью-Йорка, но уже на следующий день отплыл в Ливерпуль.

Россия. Женитьба

Проведя 10 дней в Лондоне, Шлиман приехал в Париж, а оттуда отправился в Росток и впервые за долгое время посетил родные места — Нойбуков и Анкерсхаген. Встречавших его сестёр он не узнал. 22 июля 1852 года российский купец Шлиман прибыл в Петербург на пароходе «Эрбгроссгерцог Фридрих-Франц».

Удвоив состояние, Шлиман решился на женитьбу, хотя не пользовался успехом у женщин и не любил светской жизни. Ещё в 1849 году он познакомился с Екатериной Петровной Лыжиной — дочерью преуспевающего адвоката, по некоторым сведениям, племянницей С. Живаго. Екатерина родилась в 1826 году, окончила Петришуле. Из Парижа он передал через Н. Пономарёва письмо, в котором просил её руки. В ряде публикаций встречались предположения, что Шлиман делал Катерине предложение ещё до отъезда в США, но либо получил отказ, либо свадьба была отсрочена. С конца лета 1852 года начинается переписка Шлимана и Е. Лыжиной, которая продолжалась 33 года. В афинском архиве сохранилось более 180 её писем.

Венчание состоялось в воскресенье, 12 сентября 1852 года в Исаакиевском соборе. Вскоре благодаря тестю — адвокату Петру Александровичу Лыжину — Шлиман был приписан к нарвскому купечеству (в 1854 году вступив в 1-ю гильдию), которое тогда освобождалось от рекрутской повинности и имело особые льготы в налогообложении и организации торговли.

Летом 1853 года началась Крымская война, которая стала источником обогащения для многих представителей купечества, в том числе и Шлимана. Он торговал серой, селитрой, свинцом, оловом, железом и порохом. Основными его контрагентами стали Военное министерство, Санкт-Петербургский арсенал, Охтенский пороховой завод и Динабургский арсенал. Только в один день — 3 июня 1854 года — он поставил Военному министерству 1527 слитков свинца; во время войны его месячный оборот достиг миллиона рублей.

3 октября 1854 года на складах Мемеля произошёл сильный пожар, уничтоживший практически все грузы, складированные в порту. Там должны были быть и грузы Шлимана, купленные на аукционе в Амстердаме, — несколько сотен ящиков индиго, сандала и 225 ящиков кофе, общей стоимостью 150 000 талеров — это было практически всё состояние Генриха. Прибыв из Кёнигсберга, Шлиман узнал, что произошло чудо — его грузы прибыли с опозданием, и для их размещения был построен дополнительный склад в стороне, который оказался не затронут пожаром. Казус привёл к дополнительному обогащению Шлимана, поскольку немедленно наступил товарный голод.

В 1855 году в Дрездене скончался тесть Шлимана — П. А. Лыжин, а 16 ноября в семье Генриха и Екатерины родился первенец — сын Сергей, названный в честь С. А. Живаго. В метрике Шлиман именуется «Андреем Аристовичем», так же называли его в переписке родные. К окончанию войны в 1856 году Шлиман сделался миллионером, но это не сказалось на его деловой активности: летом того же года он совершил по воде путешествие из Петербурга в Нижний Новгород. Помимо прочего, за годы войны в коммерческих целях Шлиман освоил датский, шведский, польский и словенский языки.

Изучение греческого языка

В апреле 1855 года Шлиман впервые приступил к изучению новогреческого языка. Первым его учителем был студент Петербургской духовной академии Николай Паппадакис, который по вечерам работал со Шлиманом по обычной его методике: «ученик» читал вслух, «учитель» слушал, поправлял произношение и объяснял незнакомые слова. В качестве пособия на этот раз служил роман «Поль и Виргиния» в греческом переводе. Шлиман утверждал, что уже после первого чтения запоминал примерно половину слов, а после повторения уже мог не пользоваться словарями. Далее учителем Шлимана стал семинарист из Афин Теоклетос Вимпос, который помогал расширять словарный запас — писал слова из греческого текста на листе бумаги, и они вместе составляли из них фразы. После нескольких недель таких занятий Шлиман написал по-гречески письмо своему дяде — пастору из Калькхорста Фридриху Шлиману — и первому учителю — Карлу Андресу. По мнению И. Богданова, несмотря на заявленное в этих письмах желание побывать в Греции и заниматься философией и историей, Шлиман в первую очередь преследовал коммерческие интересы, собираясь наладить связи с греческими общинами Петербурга, Ростова и Таганрога.

Общаясь с Вимпосом, Шлиман заинтересовался древнегреческим языком, который стал для него 13-м по счёту. Процесс его изучения он описывал в «Автобиографии» так:

…Я почти два года занимался исключительно литературой Древней Греции; в это время я с любопытством прочёл почти всех классических авторов и множество раз — «Илиаду» и «Одиссею». Что касается греческой грамматики, то я выучил только склонения и глаголы и почти не терял своего драгоценного времени на то, чтобы овладеть её правилами… Подробное знание греческой грамматики можно приобрести только на практике, — то есть внимательным чтением прозы классиков и заучиванием наизусть избранных мест из них. Следуя этому очень простому методу, я выучил древнегреческий так же, как я учил бы современный язык. Я могу писать на нём очень бегло на любую тему, с которой я знаком, и никогда не смогу забыть его. Я превосходно знаком со всеми его грамматическими правилами, даже не зная, содержатся они в грамматиках или нет; и каждый раз, когда кто-нибудь находит в моём греческом ошибку, я могу доказать, что прав я, просто прочитав вслух пассажи из классиков, где встречаются предложения, употреблённые мною.

На рубеже 1855—1856 годов Шлиман, достигнув возраста 33 лет, стал задумываться о выходе за пределы круга интересов обыкновенного коммерсанта. В дневнике содержится запись от 22 июля 1855 года, в которой Шлиман мечтал о туристической поездке в Италию, Грецию и Египет. Есть основания полагать, что между намерением посетить Италию и Грецию и изучением древних языков существует прямая связь. В марте 1856 года Шлиман писал отцу, что желал бы приобрести недвижимость в Германии, и вновь упоминает о поездке в Грецию, Испанию, Португалию и Индию. В этом письме Гомер впервые назван «любимым» и упоминается, что по-гречески Генрих Шлиман говорил «так же, как по-немецки».

Семейные неурядицы. Деловая активность

Уже на следующий год после свадьбы супруги Шлиман осознали, что далеки друг от друга. Требовательный к себе Шлиман страдал от того, что его интересы жена не разделяла, хотя внешне старался показать, что в их отношениях всё безоблачно. Екатерина Шлиман категорически не соглашалась покинуть Петербург и отправиться в путешествие, хотя Генрих был готов ликвидировать дело, купить поместье в Мекленбурге и жить на доходы от капитала (годовой процент составлял на 1856 год 33 000 талеров). Ещё в 1855 году между супругами возник конфликт, подробности которого неизвестны, но сохранилось письмо Екатерины того же года, в котором, в частности, говорилось:

…К несчастью, мы с Тобой есть существа, которые, кажется, никогда не поймут друг друга; я это заметила с минуты нашего первого свидания, и в последнюю минуту моей жизни я, верно, буду думать так же.

Вероятно, в этот же период он впервые стал думать о разводе, который не дозволялся законами Российской империи. Общаясь с Т. Вимпосом, он познакомился с его матерью и сестрой, видимо, уже тогда у Шлимана сложилось положительное впечатление о греческих женщинах.

Биржевой и торговый кризис 1857 года погрузил Шлимана в уныние, не слишком удачной оказалась поездка на Ростокскую ярмарку, некоторую прибыль принесла только сделка с яванским и бенгальским индиго. В результате кризиса Шлиман потерял от 300 до 400 тысяч рублей и совершенно поседел. По возвращении в Петербург он вновь погрузился в греческую филологию: штудировал Фукидида, Эсхила и Софокла. Шлиман писал:

Я читал Платона с таким расчётом, как если бы в течение ближайших шести недель он смог бы получить от меня письмо и должен был бы понять.

В конце 1850-х годов много сил и времени у Шлимана отняла тяжба с петербургским купцом С. Ф. Соловьёвым (1819—1867) — крупным золотопромышленником. Она началась иском шлимановского стряпчего — брата его жены П. П. Лыжина по опротестованию векселей на 50 000 рублей. Гонорар шурина составил 1 % от суммы дела; всё шло к успеху, однако и в 1859 году процесс ещё тянулся. К 1858 году, судя по письмам к сёстрам, Шлиман изнемог от деловых неприятностей, забросил все дела и принялся за изучение латинского языка, уроки которого ему давал швейцарский профессор Людвиг фон Муральт.

В ноябре 1858 года, оставив в Петербурге беременную жену, Шлиман отправился в путешествие по Европе.

Путешествия в Европу и на Ближний Восток. Отъезд из России

Через Стокгольм, Копенгаген, Берлин, Франкфурт и Баден-Баден Шлиман поехал в Италию, где останавливался в Риме и Неаполе. На Сицилии, где он провёл Рождество 1858 года, он погрузился в сомнения:

Провести всю жизнь на колесах или бездельничать в Риме, Париже и Афинах невозможно для такого человека, как я, который привык с утра до вечера заниматься практическим делом.

Далее он отправился в Египет. В Александрии он принялся за арабский язык, а в Каире подружился с двумя итальянскими авантюристами — братьями Джулио и Карло Басси из Болоньи. Вместе они отправились в Иерусалим, причём караван состоял из трёх скаковых лошадей, 12 верблюдов для перевозки багажа и десяти африканских рабов. Переход через пустыню длился 19 дней, в Иерусалим путешественники прибыли на Пасху. В мае он посетил Петру и Баальбек, о чём писал отцу. 30 мая Шлиман добрался до Дамаска, где заболел лихорадкой и тогда вынужден был пароходом отправиться в Измир и Афины. В Афинах, где лихорадка Шлимана стала критической, он получил письмо из Петербурга — 12 января 1859 года родилась его дочь Наталья. Из-за плохого самочувствия Шлиман в тот раз так и не увидел Греции.

Ещё во время путешествия Шлимана С. Ф. Соловьёв подал в Коммерческий суд прошение, датированное 7 мая 1859 года, обвинив Шлимана в махинациях и предъявив ему встречный иск. Во встречном иске ему было отказано, но дело вновь остановилось. Получив известия, Генрих Шлиман в начале июля вернулся в Петербург (из Стамбула по Дунаю через Будапешт и Прагу), где, в частности, объяснился с женой, но 3 августа уже отбыл в Копенгаген. Семья Шлимана тогда переехала на новую квартиру в 1-й линии Васильевского острова в доме № 30 (ныне № 28). Шлиман к тому времени отбыл во Францию и Испанию.

В декабре 1859 года Шлиман вернулся в Петербург. С женой он никогда не появлялся в свете, вёл исключительно размеренный образ жизни. В семь часов утра он покидал дом и отправлялся в спортивный клуб, где занимался гимнастикой. Рабочий день начинался в половину девятого, два часа занимал разбор внутренней и зарубежной почты, до 14:00 планировались деловые визиты. До 17:00 Шлиман работал на бирже. Вечера были заняты изучением языков или писанием писем. Жена по-прежнему не разделяла интересов мужа (в одном из писем с дачи она просила «не привозить Гомера»). В выходные, когда конторы и биржа не работали, Шлиман занимался верховой ездой, летом плавал в Финском заливе, а зимой катался на коньках и был членом «Конькобежного общества». Дела шли превосходно — в одном из писем сестре Вильгельмине Шлиман упоминал, что со времени возвращения из Европы ещё раз удвоил своё состояние. Его личный капитал к началу 1860-х годов составил около 2 700 000 рублей или 10 млн марок.

В мае 1860 года Екатерина Петровна уехала в Мариенбад после неудачных родов, взяв с собой и детей. Шлиман продолжал лихорадочно работать: только за сезон навигации (май — октябрь) он доставил в Петербург товаров на 2 400 000 рублей серебром — свинец, олово, ртуть, бумагу и огромные партии индиго. Отношения с женой после её возвращения в сентябре сводились почти исключительно к денежным расчётам. Рождение 21 июля 1861 года дочери Надежды свидетельствовало о временном сближении супругов. Судя по письму шурина — Николая Петровича Лыжина — Шлиман тогда же стал изучать персидский язык под руководством Роберта Френа — сына академика. Николай Лыжин также привёз ему из Берлина «Историю Египта».

Совершив поездку на Нижегородскую ярмарку, 4 сентября 1861 года Шлиман был избран членом Коммерческого суда. В сезон 1862—1863 годов он также занимался торговлей хлопком, доставляемым из США, и кратковременно съездил в Италию. В январе 1863 года он известил жену, что намерен оставить занятия коммерцией. Тем не менее, ещё в декабре 1863 года он был из нарвских купцов переведён в Санкт-Петербургское первой гильдии купечество, а 15 января 1864 года был удостоен почётного потомственного гражданства. Однако уже 10 января он отплыл в Лондон, объявив, что навсегда покидает Россию.

Кругосветное путешествие. Определение жизненного призвания (1864—1869)

Кругосветный вояж

В апреле 1864 года Шлиман отправился на минеральные воды в Ахен — набираться сил перед большим путешествием. Шрёдерам он писал, что для начала собирается в Тунис — изучать экономическую конъюнктуру, оттуда — в Египет, Индию, Китай, Японию, Калифорнию и Мексику, потом — на Кубу и в Южную Америку. Характерно, что он тогда ещё вынашивал идею вновь заняться коммерцией (после окончания турне), может быть, даже вернуться в Петербург. В июне Шлиман действительно побывал в Тунисе, совмещая визит на руины Карфагена с оценкой политических и экономических перспектив, — в тунисские акции он вложил 250 000 франков. В июле Шлиман перебрался в Каир, где подхватил какую-то инфекцию, тело покрылось нарывами, его мучили боли в ушах. Пришлось возвращаться в Европу и лечиться в Болонье. В одном из писем он поинтересовался мнением жены насчёт того, чтобы приобрести имение в Италии. Екатерина Петровна была категорически против, мотивируя тем, что дети должны расти и получать образование только в России. Лечение в Италии принесло лишь частичное облегчение, для консультаций Генрих отправился в Париж и в конечном счёте оказался в Вюрцбурге. Там профессор фон Трёльш впервые выявил у него экзостоз и запретил купаться в холодной воде, что Шлиман проигнорировал.

Шлиман даже хотел прервать путешествие и вернуться в Петербург, но полученное 26 августа письмо от жены было по тону таким, что Генрих отправился в Индию и на Цейлон — страны, с которыми долгие годы был связан по торговым делам. 5 декабря 1864 года пароход «Нубия» прибыл на Цейлон, а 13 декабря — в Калькутту. Пребывание в Индии было коротким — до 26 января 1865 года. Из Калькутты Шлиман поездом отправился в Дели — британские колонизаторы уже проложили железную дорогу, и путь занимал всего двое суток. Прибыв в Дели, Шлиман нанял слугу и провожатого, который показал ему мечети и дворцы; побывал он и в Агре. Посетив предгорья Гималаев, Шлиман провёл два дня в Варанаси на Ганге, знакомясь с обычаями и обрядами индуистской религии. М. Мейерович отмечал:

…Знакомство с индийской культурой и искусством не вызвало глубокого интереса у Шлимана. Возможно, этому причиной было то, что индийских языков Шлиман не знал, а близость с каждой страной у него начиналась именно с языка.

Дальнейший путь пролегал через Сингапур и Яву. В Сингапуре он активно переписывался с русскими адресатами, прощупывая почву для дальнейших сделок с колониальными товарами, и отправил в Петербург 10 ящиков бенгальского индиго. В Батавии его поразил острый отит, поражены оказались оба уха. Местный врач рекомендовал операцию на правую сторону, которая прошла успешно, но боли и тугоухость остались на всю жизнь. Восстанавливаясь, Шлиман увлёкся ботаникой и составил большой тропический гербарий и коллекцию насекомых, которую в 1875 году передал сыну Сергею. На Яве же он впервые увидел, как растёт индигофера — сырьё для краски, которой он торговал уже 20 лет.

1 апреля Шлиман прибыл в Гонконг. Дальнейший его маршрут пролегал через Сямэнь и Гуанчжоу на север — через Фучжоу, Шанхай, Тяньцзинь до Пекина. В Шанхае его поразил китайский театр, которому посвящено обширное описание, составляющее контраст с обычной лапидарностью записей. Тем не менее, Шлиман торопился, судя по записям, Китай произвёл на него отталкивающее впечатление:

В Тяньцзине больше 400 тысяч обитателей, большинство из них живёт в предместьях. Из всех грязнейших городов, которые я видел в жизни — а видел я их достаточно во всех частях земного шара, но больше всего в Китае, — Тяньцзинь, несомненно, самый грязный и отталкивающий; все органы чувств прохожего там непрерывно подвергают оскорблению.

Шлиман вёл себя как турист и коммерсант — отчаянно торговался из-за мелочей, в Пекине — не зная языка — снизил в два раза стоимость ночлега в монастыре, где остановился. Круг интересов его мало выходил за пределы купеческого: 29 мая в Шанхае он сделал большой заказ на чай. Однако впервые в ходе этого путешествия Шлиман стал описывать и обмеривать памятники древности, его дневник подчас напоминал студенческий конспект. Более всего в Китае его поразили природа и Великая китайская стена:

Я видел величественные панорамы, открывающиеся с высоты вулканов — острова Явы, с вершин Сьерра-Невады в Калифорнии, с Гималаев в Индии, с высокогорных плато Кордильеров в Южной Америке. Но никогда нигде не видел я ничего, что можно было бы сравнить с великолепной картиной, которая развернулась здесь перед моими глазами. Изумлённый и поражённый, полный восхищения и восторга, я не мог свыкнуться с этим чудесным зрелищем; Великая китайская стена, о которой с самого нежного детства я не мог слышать без чувства живейшего интереса, была сейчас передо мной, в сто раз более грандиозная, чем я себе представлял, и чем больше я глядел на это бесконечное сооружение… тем больше оно казалось мне сказочным созданием племени допотопных гигантов.

Шлиман тщательно измерил стену в нескольких местах и даже захватил с собой один кирпич на память.

Из Шанхая пароход «Пекин» доставил его в Иокогаму. Столица тогдашней Японии — Эдо — ещё была запретным для иностранцев городом, поэтому Шлиман употребил все силы, чтобы туда попасть. При посредничестве американского консула он сумел выправить себе разрешение на пребывание в Эдо в течение трёх дней, но, как всякий иностранец, находился в столице на положении пленника: его постоянно сопровождали пять конных полицейских и шесть коноводов. Несмотря на ограничения, Шлиман обозрел столицу, побывал в чайном домике, в школе икебаны, в питомнике для разведения шелковичных червей и в театре. Всего пребывание в Японии продлилось три недели.

4 июля 1865 года Шлиман сел на английский пароход и 22 августа высадился в Сан-Франциско; переход через Тихий океан продлился 50 дней. Он имел отдельную «каюту» площадью 2 ? 1,3 м, но не жаловался на отсутствие комфорта. Во время плавания он обрабатывал свои китайские и японские дневники и в итоге написал на французском языке свою первую книгу — «La Chine et le Japon au temps present» («Китай и Япония дня сегодняшнего»). Сначала он планировал напечатать путевые записки в Journal de Petersbourg, но в итоге они вышли в свет во Франции.

В Калифорнии Шлиман вновь побывал на золотых рудниках, но сильнее всего интересовался природой: побывал в Йосемитской долине, а в сентябре посетил рощи секвой. Обозрев дерево под названием «Мать леса», Шлиман подсчитал в дневнике, что оно содержит 573 000 кубических футов древесины (16 225 м?), следовательно, свой петербургский дом он мог отапливать в течение 107 лет и 5 месяцев. Спустя неделю Шлиман совершил плавание в Никарагуа, оттуда перебрался в Нью-Йорк. Поездка на Кубу оказалась удачной в коммерческом отношении — там он выгодно вложил деньги в акции железнодорожной компании. Побывал он и в Мексике, но в общем, описание всех событий, произошедших после отъезда из Японии и до прибытия в Париж в январе следующего года, заняло в дневнике Шлимана менее двух десятков страниц.

По словам Ф. Ванденберга:

Каких-либо сильных, неизгладимых впечатлений это путешествие вокруг света… у Шлимана не оставило, разве что за это время ясно стало одно: свою будущую жизнь он пожелал посвятить науке.

Возвращение в Европу. Разрыв с семьёй

В октябре 1865 года Шлиман, которого вновь беспокоили боли в ушах, прибыл в Вюрцбург на лечение. Из его переписки с женой следует, что он даже не сообщил ей об операции на Яве. 28 января 1866 года, посетив по пути Лондон, Шлиман переехал в Париж и немедленно купил несколько домов: № 5 на бульваре Сен-Мишель, № 33 на Рю-де-Аркад, № 6 и 8 на Рю-де-Кале и № 7, 9 и 17 на Рю-де-Блан-Манто, общая сумма сделки составила 1 736 400 франков. Это были доходные дома, в которых было 270 отдельных квартир — надёжный и прибыльный источник дохода. Тогда же Шлиман занялся поиском издателя и редактора для своей книги о Китае и Японии, и ему даже предложили обратиться к Александру Дюма (неизвестно, отцу или сыну), но знакомство по какой-то причине не состоялось.

1 февраля Шлиман записался в Парижский университет, где оплатил следующие курсы лекций:
«Французская поэзия XVI столетия»;
«Арабский язык и поэзия» (профессор Дефремери, Коллеж де Франс, по хрестоматии Козегартена);
«Греческая философия» (профессор Ш. Левек, Коллеж де Франс);
«Греческая литература» с коллоквиумом по «Аяксу» Софокла (профессор Э. Эггер);
«Петрарка и его странствия» (профессор Мезьер, продолжение курса);
«Сравнительное языковедение» (профессор Мишель Бреаль);
«Египетская филология и археология» (Викде Руже);
«Современный французский язык и литература (в частности, Монтень)» (профессор Гийом Гизо).

Шлиман очень серьёзно отнёсся к своему новому статусу студента, ибо ещё с середины 1850-х годов писал родственникам, что чувствует нехватку систематического образования, которого не получил в юности. Он аккуратно посещал лекции и семинары, но в университете проучился недолго. Много времени у него отняло издание книжки «Китай и Япония дня сегодняшнего», которая вышла на французском языке столь малым тиражом, что мгновенно стала библиографической редкостью. Он замыслил перевести её на немецкий язык и предложил эту работу своему старому учителю Карлу Андерсу, с которым изредка переписывался на греческом и латинском языках. Тот к тому времени обеднел и опустился, так что гонорар от Шлимана пришёлся весьма кстати.

Проведя месяц в Парижском университете, 7 марта 1866 года Шлиман возвратился в Петербург, пробыв в отсутствии 2 года. Судя по дневнику и переписке, он восстановил старые знакомства и не оставил коммерческих интересов. Впрочем, главной его задачей было уговорить жену переехать с ним во Францию или Германию. Не сумев восстановить отношений с семьёй, 10 июля 1866 года он выехал в Москву и начал на следующий же день вести дневник на русском языке — единственный, который вёл на этом языке, как если бы находился в путешествии за рубежом. Дневник представляет собой, скорее, собрание числовых заметок — росписи расходов, фиксирует число жителей в поселениях, которые проезжал, отмечает температуру воздуха, расстояния между населёнными пунктами, имена попутчиков и т. д. В Москве и Нижнем Новгороде он не задержался, его целью стала Самарская губерния, где он вознамерился лечиться кумысом, который стал весьма модным в России XIX века. Шлиман обосновался в кумысолечебнице А. И. Чембулатова, располагавшейся в его собственном имении Хомяковка в 65 верстах от Самары. Лечение длилось с 15 июля по 12 августа, но не принесло облегчения, особенно Шлимана донимали малярия и боли в суставах, Чембулатов возобновил лечение хинином. Далее Генрих отправился по Волге до Саратова и Царицына, добравшись 23 августа до Таганрога. 25 августа, получив сухую телеграмму от жены, Шлиман из Одессы отплыл во Францию.

Вторая поездка в США

Прибыв в Париж в начале сентября 1866 года, Шлиман снял дом на площади Сен-Мишель, в котором со временем возник интеллектуальный кружок, куда, в частности, входил Эрнест Ренан (его «Жизнь Иисуса» Шлиман прочитал ещё в 1858 году). Находясь в тяжёлой депрессии от семейных неурядиц, он вернулся к занятиям в университете, в частности, изучая археологию под руководством директора Лувра — Ж. Равессон-Мольена. Он также посещал заседания Географического общества, где 7 мая 1867 года присутствовал на лекции о книге греческого учёного Г. Николаидиса «Топография и стратегический план „Илиады“» и впервые в жизни узнал, что по поводу существования и местоположения Трои идут оживлённые дискуссии. Тема так заинтересовала Генриха, что он купил книгу Николаидиса на греческом языке, но сосредоточиться на этой теме пока не мог.

Шлиман продолжал бомбардировать жену письмами, призывая её приехать в Париж и суля радости богатой жизни в столице Франции. Шлиман даже хотел оформить свою недвижимость в Париже на 11-летнего сына Сергея, для которого присмотрел пансион Краузе в Дрездене. Е. П. Лыжина-Шлиман и её родные неизменно отвечали отказом. Отчаявшись вернуть семью, Шлиман даже прибег к угрозам и выставлял свою жену в переписке с третьими лицами в неприглядном виде. Наконец, 10 июля 1867 года Шлиман написал Екатерине Петровне по-французски письмо, в котором прямо заявил о разводе.

18 сентября на пароходе «Америка» Шлиман отбыл в Нью-Йорк — начинался очередной экономический кризис; чтобы спасти вложения в бумаги американских железных дорог и развестись с женой, следовало получить гражданство США. В первый раз он пытался получить гражданство ещё в 1851 году в Калифорнии, но не получил от властей ответа (хотя в «Автобиографии» и утверждал, что получил искомое автоматически, когда Калифорния стала штатом — в 1850 году). В Америке оказалось, что железнодорожные акции, против ожиданий, принесли ему 10 % прибыли, поэтому Шлиман лично провёл маркетинговое исследование — под видом пассажира объездил дороги разных компаний по маршруту Нью-Йорк — Толидо — Кливленд — Чикаго. В результате он продал почти все свои акции (на сумму 300 000 долларов), а вырученную сумму вложил в железные дороги. В то же время сомнительны его сообщения, что он встречался с президентом США Джонсоном и генералом Улиссом Грантом. Его интересовало всё: он ездил на хлопковые плантации, знакомился со школами Чикаго (и записал в дневник стандарты американских школьных парт), Ренану прислал отчёт о деятельности и публикациях американских эллинистов. Побывав на Кубе, 3 января 1868 года Шлиман вернулся в Нью-Йорк и присутствовал на публичном чтении Диккенсом его «Рождественских повестей», билет обошёлся ему в 3 доллара. Вопрос о гражданстве тогда решён не был: у Шлимана была масса дел по управлению своими вложениями, а по законам штата Нью-Йорк для натурализации требовалось прожить на территории США не менее 5 лет и не менее года — в пределах штата.

Греция. Первые раскопки. Учёная степень

28 января 1868 года Шлиман вернулся в Париж. 4 марта он вновь написал жене (к тому времени они не виделись уже полтора года) 12-страничное письмо, призывая её одуматься и вновь расписывая преимущества богатой жизни. Кажется, в их отношениях наметилось потепление, но Шлиман не спешил в Петербург, а собрался в Швейцарию и Италию; 5 мая он прибыл в Рим, где поставил своей задачей обойти решительно все туристические объекты города. Записи в дневнике от 7 мая показывают, что Шлиман впервые на практике заинтересовался археологическими раскопками, которые велись на Палатинском холме, 18 мая он вновь побывал на раскопках. 7 июня в Неаполе Шлиман отправился в университет, где побывал на лекциях о греческой литературе и современной истории, а 8 июня отбыл на помпейские раскопки. Побывав на Сицилии и поднявшись на вершину Этны, 6 июля Шлиман отправился в Грецию — на Корфу.

Следующие 10 дней Шлиман провёл на Итаке, причём его поразило, что сопровождающий — неграмотный мельник — по памяти пересказал ему всю «Одиссею». 10 июля Шлиман наткнулся на горе Этос на развалины какого-то дворца (он искренне поверил, что это дворец Одиссея) и 13 июля впервые в жизни приступил к самостоятельным раскопкам. Уже тогда в его багаже были «Одиссея» и «Илиада» Гомера, четырёхтомник Плиния, «География» Страбона, которые он явно предпочитал путеводителю Мюррея. Ф. Ванденберг писал:

Доказательств этой теории Шлиман так и не обнаружил. Ему вполне хватало того, что он увидел. В нём уже пробудился инстинкт первооткрывателя. В этот день и появился на свет археолог Генрих Шлиман.

Продолжая путешествие по Греции, Шлиман посетил развалины древнего Коринфа, а далее — Микены, и 20 июля прибыл в Афины, где встретился со своим учителем греческого языка Т. Вимпосом, который стал архиепископом Мантинейским, а также познакомился с немецким архитектором Э. Циллером, который постоянно работал в Греции. Циллер же участвовал в 1864 году в попытках найти Трою. Заинтересованный Шлиман отправился в Троаду (на турецкой территории) и 10 августа 1868 года впервые увидел холм Гиссарлык. Там же он познакомился с Ф. Калвертом, который также пытался отыскать Трою и был владельцем части холма. 22 августа Шлиман категорично писал отцу:

В апреле следующего года я обнажу весь холм Гиссарлык, ибо уверен, что найду Пергамон, цитадель Трои.

Шлиман отказался от возвращения в Россию и общения с семьёй и вернулся в сентябре в Париж с намерением написать книгу о своих греческих находках. Нежелание ехать в Петербург объяснялось и тем, что дело о долге Соловьёва не закончилось даже с его смертью, поскольку сестра покойного, Е. К. Переяславцева, вознамерилась взыскать со Шлимана 20 000 рублей.

В ноябре Шлиман вступил во Французскую ассоциацию поощрения изучения Греции и 9 декабря завершил свою вторую книгу — «Итака, Пелопоннес и Троя. Археологические исследования». Квалификации Шлимана ещё не хватало на научную монографию, книга получилась расширенным вариантом путевых заметок. В предисловии автор впервые предложил вариант собственной биографии и впервые озвучил самолично сочинённый миф, что заинтересовался Троей из рассказов отца в раннем детстве. Книга не вызвала интереса учёных и издателей, поэтому Шлиман опубликовал её за собственный счёт тиражом в 700 экземпляров.

На Рождество он всё-таки отправился в Петербург. Несмотря на отправленную загодя телеграмму, семью он не застал — Екатерина Петровна ушла с детьми из дома. Последовало очень бурное объяснение, которое оказалось последним. Видимо, тогда же Шлиман окончательно решил связать свою жизнь с раскопками Трои, ибо 26 декабря отправил Калверту письмо, содержащее два десятка практических вопросов, в основном насчёт найма рабочих на раскопки, особенностей климата Троады и начала полевого сезона.

Генрих также обратился к кузену из Калькхорста — адвокату Адольфу Шлиману, который предложил ему отправить в Ростокский университет обе опубликованные книги, чтобы получить по совокупности трудов степень доктора философии. Г. Шлиман отлично понимал, что, намереваясь совершить переворот в представлениях об античности, он должен занимать определённое место в научном сообществе. Адольф Шлиман занимался оформлением учёной степени своему кузену, когда тот находился в США. 12 марта 1869 года в Росток на имя профессора Картена — декана философского факультета — были отправлены обе книги Г. Шлимана, его автобиография и письмо на немецком и латинском языках, причём латинское письмо содержало ошибку. Тем не менее, единогласным решением учёного совета университета 27 апреля 1869 года Генриху Шлиману была присуждена степень доктора философии.

Американское гражданство. Развод

В феврале, собираясь в США, Шлиман отправил Т. Вимпосу в Афины весьма примечательное письмо, в котором просил епископа подыскать ему греческую жену. В частности, там говорилось:

Клянусь прахом матери, все помыслы мои будут направлены на то, чтобы сделать мою будущую жену счастливой. Клянусь вам, у неё никогда не будет повода для жалоб, я стану носить её на руках, если она добра и преисполнена любви. …Я постоянно вращаюсь в обществе умных и красивых женщин, которые рады были бы исцелить меня от моих недугов и смогли бы даже сделать меня счастливым, если бы узнали, что я подумываю о разводе. Но, друг мой, плоть слаба, и я боюсь, что влюблюсь в какую-нибудь француженку и снова останусь несчастным — теперь уже на всю жизнь. Посему прошу вас приложить к ответному письму портрет какой-нибудь красивой гречанки — вы ведь можете приобрести его у любого фотографа. Я буду носить этот портрет в бумажнике и тем самым сумею избежать опасности взять в жёны кого-нибудь, кроме гречанки. Но если вы сможете прислать мне портрет девушки, которую мне предназначаете, то тем лучше. Умоляю вас, найдите мне жену с таким же ангельским характером, как у вашей замужней сестры. Пусть она будет бедной, но образованной. Она должна восторженно любить Гомера и стремиться к возрождению нашей любимой Греции. Для меня неважно, знает ли она иностранные языки. Но она должна быть греческого типа, иметь чёрные волосы и быть, по возможности, красивой. Однако моё первое условие — доброе и любящее сердце.

27 марта 1869 года Шлиман в третий раз прибыл в США и подал документы на получение гражданства. Необходимые бумаги он получил уже через два дня: некто Джон Болан, житель Нью-Йорка (Мэдисон-авеню, 90), под присягой заявил в суде о том, что «мистер Генри Шлиман проживал в течение пяти лет в Соединённых Штатах, из них один год — в штате Нью-Йорк, и всегда придерживался принципов конституции Соединённых Штатов». На самом деле Шлиман едва ли провёл в Нью-Йорке более 10 недель за все три свои поездки в США, по-видимому, Дж. Болан был щедро вознаграждён за ложную клятву.

1 апреля 1869 года, через три дня после получения гражданства, Генрих Шлиман переехал в Индианаполис, где, по словам кузена — А. Шлимана, было самое либеральное законодательство в США. 5 апреля он подал в суд общегражданских исков (Мэрион-корт) заявление о разводе. Документы об этом печатались в городской газете Indiana Weekly State Journal в номерах от 9, 16 и 23 апреля. Характерно, что по законам штата Индиана, чтобы подать такое заявление, требовалось не менее года прожить на его территории. Дело Шлимана рассматривалось 30 июня, следовательно, ему удалось доказать суду, что цензу оседлости он удовлетворял. В письменном виде это было отражено в судебном заключении. Шлиман так никогда и не объяснил, как же ему удалось доказать, что он является резидентом штата. Однако 11 июля 1869 года в письме одному из парижских знакомых Шлиман упоминал, что купил в Индианаполисе дом за 1125 долларов и вложил 12 000 долларов в 33 % акций крахмальной фабрики, причём обе сделки были завершены за две недели до суда. Характерно, однако, что за акции он заплатил только 350 долларов задатка, а в контракте значилось, что если оставшаяся часть суммы не будет выплачена до 25 июля, то сделка расторгается. Таким образом, Шлиман пожертвовал малой суммой и при этом показал суду, что является состоятельным и солидным членом городского сообщества, а не временным мигрантом, которому нужно быстро развестись. 30 июня 1869 года Шлиман записал в дневнике, что развод состоялся; суд учёл письма Е. П. Лыжиной, переведённые на английский язык. При переводе письма фальсифицировались: нежелание Екатерины Петровны приехать к мужу в Париж превратилось в нежелание жить в США. После окончания дела Шлиман дождался получения официального протокола судебного заседания и свидетельства о расторжении брака в 3 экземплярах, после чего в середине июля покинул Индианаполис. 24 июля он отплыл из Нью-Йорка во Францию.

Афины. Вторая женитьба

Ещё когда Шлиман был в Индиане, он получил ответ от Теоклетоса Вимпоса — епископ серьёзно воспринял просьбу бывшего ученика. Вимпос отправил в США несколько фотографий, среди которых было изображение Софии Энгастромену — младшей дочери его кузины Виктории и купца Георгиоса Энгастроменоса. Софии исполнилось тогда 17 лет, и она завершала образование. 26 апреля Шлиман ответил Вимпосу, вложив в письмо чек на 1000 франков. Среди прочих подробностей Шлиман сообщал, что его смущает значительная разница в возрасте — 30 лет, а также сомнения в собственной мужской состоятельности: после разрыва с женой он в течение шести лет не имел сексуальных отношений. Архиепископ постарался развеять его сомнения и даже прислал фотографии ещё двух кандидаток, в том числе молодой вдовы. Переписка продолжалась, но Шлиман, видимо, продолжал колебаться. Уже в июле, находясь в Нью-Йорке, он спрашивал совета своих американских друзей, следует ли ему жениться на гречанке.

Прибыв в Афины, Шлиман пожелал лично встретиться с кандидатками, чьи портреты посылал ему Вимпос, и не изменил заочно составленного мнения. Встречи с Софией проходили в присутствии её родственников, когда же, наконец, Генрих прямо спросил её, почему она хочет выйти замуж (это было 15 сентября 1869 года), то последовал прямой ответ — «Такова воля моих родителей; мы бедны, а вы человек богатый». Подавленный Шлиман отправил письмо следующего содержания:

Меня глубоко поразило, что вы дали мне такой рабский ответ. Я честный, простой человек. Я думал, что если мы поженимся, то это произойдёт потому, что мы хотим вместе раскопать Трою, хотим вместе восхищаться Гомером. Но теперь я завтра уезжаю, и мы, быть может, никогда больше не увидимся… Если вам, однако, когда-нибудь потребуется друг, то вспомните и обратитесь к преданному вам Генриху Шлиману, доктору философии, площадь Сен-Мишель, 5, Париж.

Получив послание, Энгастроменосы переполошились — жених-миллионер был единственным шансом вернуть семье положение в обществе и погасить долги. Софию заставили написать письмо — один исписанный лист и 19 чистых, вложенных в конверт в спешке. Ответ Шлимана был сухим, но с этого началась их переписка с Софией. Уже через неделю — 23 сентября — состоялась свадьба (венчались в церкви св. Мелетия в Колоне), её поспешность, по-видимому, объяснялась желанием родственников скорее привязать Шлимана к новой семье. Однако Шлиман заставил Софию и её отца подписать соглашение, что они не будут претендовать на его состояние, если только это не будет оговорено в завещании, но на свадебные расходы не поскупился.

Через два дня супруги отправились в свадебное путешествие — пароходом до Сицилии, через Неаполь и Рим во Флоренцию, Венецию и Мюнхен. Путешествие завершилось в Париже. Шлиман всячески просвещал молодую жену, водил её по музеям, нанял учителей итальянского и французского языков, чтобы она могла общаться с его друзьями. Были и казусы: в галерее Мюнхенского дворца он увидел портрет молодой женщины в греческом головном уборе, на следующий день Шлиман велел Софии надеть аналогичный и повёл её в галерею, чтобы посетители могли убедиться, что живой образ не хуже живописного; она разрыдалась и убежала. Потрясение Софии оказалось слишком тяжело, она медленнее, чем хотел Генрих, адаптировалась к новому образу жизни. В Париже у неё развилась депрессия, сопровождаемая мигренями и тошнотой, врачи рекомендовали вернуться в привычную обстановку. Вскоре Шлиман получил известия о кончине средней дочери Натальи (28 ноября в возрасте 10 лет) и отбросил все свои планы. 19 февраля 1870 года супруги вернулись в Афины. Отчасти это произошло и потому, что Шлиман предсказывал начало франко-прусской войны. В Афинах Шлиман купил дом возле площади Синтагма, где и поселился с Софией, начав в Стамбуле процесс получения разрешения на раскопки на Гиссарлыке.

Последние годы жизни. Кончина

Летом 1889 года Шлиман отправился в Париж на Всемирную выставку. Ему удалось подняться на второй ярус Эйфелевой башни на высоту 115 метров ещё до её открытия. Шлиман при этом заметил, что башня вчетверо выше анкерсхагенской колокольни, которую он в детстве считал самой высокой в мире. Однако встреча с Вирховым вызвала у Генриха раздражение — некий отставной капитан артиллерии Бёттихер активно публиковал в разных изданиях (включая редактируемые Вирховым) статьи, в которых описывалась теория, что Троя — это не Илион Гомера, а всего лишь некрополь, поле для кремации. 13 сентября Шлиман решил устроить на будущий год в Трое конференцию, на которой практической проверке будут подвергнуты аргументы обеих сторон. Вирхов советовал не обращать на Бёттихера внимания, считая его не вполне здоровым психически.

Состояние здоровья Шлимана стремительно ухудшалось — он оглох на левое ухо, правое болело почти непрерывно, периодически наступала полная глухота. Несмотря на это, холодным и дождливым ноябрём археолог направился в Трою, готовить конференцию, начало которой было назначено на 25 марта следующего года. Он не жалел расходов: был построен городок удобных деревянных домов для гостей, немедленно названный местными жителями «Шлиманополисом», а также проложили узкоколейную железную дорогу для вывоза отвалов. Почти всю зиму Шлиман провёл на Гиссарлыке, приехав в Афины только под Рождество. В конференции приняли участие многие специалисты, включая Р. Вирхова, Ф. Калверта и К. Хумана. В результате 31 марта 1890 года они подписали «Гиссарлыкское заявление», которое разочаровало Шлимана, ибо не подтверждало его теорию Трои, но, по крайней мере, дезавуировало заявления Бёттихера.

В апреле Вирхов обратил внимание, что в поведении Шлимана появились странности, необъяснимые глухотой. Он заговаривался, стал злоупотреблять гомеровской формулой «Слава Афине-Палладе!». Шлиман обследовался у врача в Немецком госпитале Стамбула, тот констатировал двусторонний экзостоз. Тем не менее, Шлиман велел продолжать раскопки, которыми руководил Дёрпфельд, копавший в противоположном направлении: от основания холма к его вершине. Из писем следует, что Шлимана мучили галлюцинации, видимо, воспалительный процесс среднего уха перешёл на мозг. В июле Дёрпфельд и Шлиман нашли последний клад в Трое — три каменных топора из разных сортов нефрита и один лазуритовый. 1 августа сезон завершился.

Операцию Шлиману сделали в Галле 13 ноября 1890 года, она шла под хлороформенным наркозом и длилась 105 минут. Шлиман хотя и страдал от сильных болей, но уже через два дня писал Вирхову об успешном исходе операции. Вопреки воле врачей, 13 декабря Шлиман покинул клинику и отправился в Берлин. Там он посетил экспозицию своей коллекции, встретился с Вирховым и направился в Париж. Зима в 1890 году наступила рано, и Шлиман застудил оперированное правое ухо, забыв вложить ватный тампон. В письмах жене он указывал, что встретился с управляющим доходными домами и торопится в Афины, чтобы успеть к православному Рождеству. В Неаполе боли возобновились, 24 декабря, однако, Шлиман потребовал от врача, чтобы тот отпустил его в Помпеи. Утром 26 декабря он направился к врачу, но потерял сознание близ Пьяцца делла Санта Карита. Полицейские нашли в кармане рецепт доктора Коццолини, который опознал Шлимана. Потерявшего сознание археолога доставили в отель на Пьяццо Умберто. Случайным свидетелем этого стал Генрик Сенкевич, остановившийся в том же отеле:

А пока я сидел, в гостиницу внесли умирающего человека. Тащили его четверо; руки его бессильно болтались, глаза были закрыты, лицо землисто-серого цвета. Эта печальная группа проскользнула как раз около меня, а через минуту к моему креслу подошёл распорядитель гостиницы и спросил: — Вы знаете, кто этот больной?

— Нет.
— Это великий Шлиман.

Бедный «великий Шлиман»! Откопал Трою и Микены, завоевал себе бессмертие и теперь умирает… Уже в Каире газеты принесли мне известие о его смерти.

Состояние Шлимана было крайне тяжёлым. Был приглашён профессор фон Шрён, который поставил следующий диагноз: двусторонний гнойный отит, перешедший в менингит, и односторонний паралич. Срочно был созван консилиум из 7 врачей, во время которого в 15:30 Шлиман скончался.

Тело Шлимана было забальзамировано профессором фон Шрёном, в Грецию его доставили Дёрпфельд и брат Софии — Панагиотис Энгастроменос. Прощание состоялось в «Илионском дворце» 3 и 4 января, у изголовья поставили бюст Гомера и разложили книги покойного, по правую и левую руку положили «Илиаду» и «Одиссею». Соболезнования семье прислали король Греции Георг I и кайзер Германии Вильгельм II. Эрнст Курциус, при жизни являвшийся непримиримым противником деятельности и методов Шлимана, опубликовал некролог, в котором писал:

Нередко высказывалось суждение, что учёные-специалисты выказывают благородную отчуждённость в отношении работы непрофессионалов. Но профессора, сердца которых привержены правде, не хотят и не должны обосабливаться в закрытую касту. Большая заслуга нашего Шлимана как раз и состоит в том, что он своим существенным вкладом пробил брешь в этом деле. Сейчас частенько говорят, что живой интерес к классической древности, одухотворённый эпохой Лессинга, Винкельмана, Гердера и Гёте, уже угас. Но с каким напряжённым вниманием весь просвещённый мир по эту и по ту сторону океана следил за успехами Шлимана!

Похоронили Шлимана на самой высокой точке Первого городского кладбища Афин, где Э. Циллер в 1893—1894 годах воздвиг мавзолей, на сооружение которого по завещанию полагалось 50 000 драхм. В мавзолее также покоится его вдова София Энгастромену-Шлиман, пережившая мужа на 42 года, дочь Андромаха, её муж и трое их детей — внуков Шлимана.

Наследство

По завещанию, датированному 10 января 1889 года, наследниками Шлимана были назначены его дети от обоих браков. Сын Сергей получил три парижских доходных дома и 50 000 франков золотом; дочь Надежда — дома в Париже и Индианаполисе и 50 000 франков золотом. Первая жена — Екатерина Петровна Лыжина — получала 100 000 франков золотом. Вторая жена — София Шлиман — получала «Илионский дворец» со всем его содержимым, включая археологические коллекции и предметы искусства, дети от второго брака Андромаха и Агамемнон Шлиманы — всё остальное движимое и недвижимое имущество, с выплатой до их совершеннолетия по 7000 франков золотом в год. Агамемнону переходил также дом Шлимана в Париже на площади Сен-Мишель. Троянские предметы, ещё находящиеся в Афинах, и мраморная голова Клеопатры, установленная в кабинете Шлимана, передавались Берлинскому музею. Каждой из своих трёх сестёр Шлиман оставлял по 50 000 франков золотом, брату Вильгельму — 25 000 франков золотом, В. Дёрпфельду — 10 000 драхм банкнотами, а Берлинскому обществу антропологии, которым руководил Р. Вирхов, — 10 000 франков золотом. Шлиман отписал Минне Майнке-Рихерс 5000 франков золотом и ещё 2500 её брату Эрнсту Майнке из Нойштрелица. Двум братьям Софии и зятю Шлимана, а также его афинской крестнице полагалось по 5000 драхм банкнотами и так далее.

Личность и наследие

Источники биографии

Генрих Шлиман рано осознал себя исторически значимой личностью, поэтому стремился, с одной стороны, приукрасить собственную биографию, с другой — сохранял любые документы, сознательно формируя архив, который откладывался, по крайней мере, с 20-летнего возраста. Архив ныне хранится в Американской школе классических исследований в Афинах и представляет собой грандиозный свод — 106 коробок с входящей корреспонденцией, 43 тома переплетённых исходящих писем, 38 томов бухгалтерских книг и проч. Шлиман сохранял все письма, приходящие к нему, копии своих собственных посланий (в греческий период жизни он их писал до 20 в день), конторские книги, даже самые маловажные записки. Дневники включают 18 книжек, причём автор, как правило, вёл их во время путешествий на языке страны, в которой находился, — на французском, английском, немецком, испанском, итальянском, новогреческом, арабском, русском, голландском и турецком языках. Дневник путешествия в США 1869 года находится в библиотеке Индианского университета. В архиве сохранилась переписка, включающая около 60 000 единиц, в том числе 34 000 писем, написанных самим Шлиманом в 1839—1890 годах, однако бо?льшая часть корреспонденции за 1890 год утрачена, не считая полевых материалов за 1876—1879 годы, погибших в результате Второй мировой войны. Первым исследователем, который смог ознакомиться с архивом, был немецкий писатель Эмиль Людвиг; он был приглашён вдовой Шлимана для написания его биографии, увидевшей свет в 1931 году. Тем не менее, биография Людвига создавалась под контролем Софии Шлиман и не противоречила «Автобиографии» Генриха Шлимана, хотя в архиве хранилось множество материалов, из которых следовало, что многие события развивались совершенно по-другому.

Переписка Шлимана разбросана по всему миру: после смерти его вдовы в 1932 году бумаги оказались в руках наследников, и только весной 1937 года все материалы оказались перемещены в библиотеку Американской школы. Его биограф Э. Майер обнаружил только в Германии 1700 писем, из которых в 1936 году опубликовал 233, во время немецкой оккупации Греции он вывез много материалов в Германию, но во время войны пропало около 1000 писем Шлимана, некоторые обнаружились в букинистических магазинах Западного Берлина и были возвращены. Окончательно архив оказался сформирован к 1996 году, когда последние потомки Шлимана по греческой линии передали свои бумаги Индианскому университету или права на документы, которые уже хранились там.

По мнению Ф. Ванденберга, «99 % всех писем Шлимана и их дубликаты написаны с учётом их будущей публикации». Аналогичное мнение высказывал в 1923 году историк Д. Н. Егоров:

Автобиография — чаще всего враг биографии, ибо решает там, где нужно искать, словом, создаёт легенду высокой авторитетности и всё-таки бесконечно мешающую… Автобиография… не более как проекция известного настроения автора, высокоценная, но незаконченная часть его жизненной исповеди.

Личность

По мнению его биографа Ф. Ванденберга, Шлиман был «человеком ранимым, вечно пекущимся о своей репутации, по крупицам создававшим себе биографию исследователя». Необычайная сложность Шлимана как личности, предстающей из его собственных писем и дневников и из воспоминаний, заставила его констатировать: «Шлиман — человек, не имевший примера для подражания, характер, который не с кем сравнить».

Тяжёлые испытания детства и ранней юности породили у Шлимана сложный характер и резкие перепады настроения, а также склонность к саморефлексиям (с желанием пожаловаться) и одновременный деспотизм. Противоречивость своей натуры и страсть к мифологизации собственной биографии он осознавал и пытался дать этому объяснение. Шлиман писал своей тётке Магдалене в 1856 году, когда серьёзно задумался над выбором жизненного призвания:

…Науки и, в особенности, изучение языков стали для меня настоящим пристрастием, и, используя для этого любую свободную минуту, мне удалось в течение двух лет изучить польский, славонский, шведский, датский, кроме того, в начале года — новогреческий, позже — древнегреческий и латынь, и теперь я бегло могу говорить и писать на пятнадцати языках. Эта больная страсть к изучению языков мучит меня днём и ночью и постоянно заклинает меня изъять моё состояние из переменчивого мира торговли и удалиться либо в деревню, либо в какой-нибудь университетский город (например, в Бонн), окружить себя учёными и без остатка посвятить жизнь наукам; однако эта страсть вот уже несколько лет не может победить две других во мне: жадность и стяжательство. И, к сожалению, в этой неравной борьбе последние две страсти-победительницы ежедневно увеличивают моё состояние.

Скупость и одновременная расточительность были органичным свойством натуры Шлимана — он не жалел расходов на археологические раскопки и устроение музейных выставок, он пошёл на огромные траты при строительстве собственного дома в Афинах и т. д. Ещё работая у Хойяка и Шрёдеров, он осознал важность внешнего вида, поэтому заботился о гардеробе, у него было более 50 сшитых в Лондоне костюмов, столько же пар обуви, двадцать шляп и три десятка тростей; но при этом во время путешествий он снимал самые дешёвые номера в отелях. Он на всём экономил в домашнем быту и того же требовал от жены (когда София осталась в Париже, Шлиман узнал, что она завтракает в отеле, что стоит 5 франков, и немедленно потребовал, чтобы она питалась в соседнем бистро за 1? франка). В доме велась расходная книга, которая проверялась еженедельно.

Иногда стремление контролировать близких и навязывать им собственные взгляды и вкусы доходило до болезненности: по воспоминаниям, если София отвергала вино, которое было по вкусу Генриху, он клал под её бокал золотую монету: если она выпивала вино, то имела право оставить монету себе. От Софии требовалось соблюдение определенной манеры речи, ей запрещалось использовать такие слова, как «возможно», «примерно» или «почти».

Грекомания Шлимана также выражалась весьма эксцентрично. Например, он брал под своё покровительство детей из Мекленбурга при условии, что сможет дать им новые имена из «Илиады» или «Одиссеи». Даже внучку своего первого работодателя Хюкштедта из Фюрстенберга он нарёк Навсикаей, за что она получала 100 марок в год. То же самое относилось к обязательной смене имён слугами на гомеровские, что неукоснительно соблюдалось даже во время поездок за пределы Греции. Когда родился сын, названный Агамемноном, Шлиман устроил полуязыческую церемонию — отнёс новорожденного на крышу, подставив под лучи Солнца, а потом приложил к голове том Гомера и прочёл вслух 100 любимых гекзаметров. Через несколько дней он едва не сорвал таинство крещения — попытался измерить температуру святой воды в купели термометром.

Шлиман был начитанным человеком, но его личная библиотека была относительно невелика. Основным кругом его интересов была античная классика, бо?льшую часть которой он помнил наизусть и постоянно цитировал (особенно Геродота, Павсания и Гомера). Из литературы нового времени археолог ценил Бульвер-Литтона, Диккенса, Гюго, Расина, Гёте, Шиллера, Лейбница и Канта.

Потомки Шлимана

Старший сын Шлимана — Сергей — регулярно переписывался с отцом в 1864—1889 годах, в афинском архиве И. Богдановым было выявлено 413 его писем на трёх языках — русском, немецком и французском. Окончив коллегию Галагана в Киеве, он поступил на естественнонаучный факультет Московского университета, однако потом перевёлся на юридический факультет, который закончил в 1881 году. Отношения его и с матерью, и с отцом были сложными. Екатерина Петровна Лыжина в письме 1885 года утверждала, что Сергею «не хватает терпения и последовательности», а также упрекала Шлимана, что назначенная им сыну пенсия в 3000 рублей «слишком велика для его лет и для его слабохарактерности». Сергей Шлиман после окончания университета в течение пяти лет нигде не служил, полагаясь на отца и его связи для получения выгодного места. Шлиман даже думал женить его на гречанке и неоднократно посылал фотографии подходящих, по его мнению, барышень. В результате в 1885 году С. Шлиман женился против воли отца на пианистке Анастасии Демченко и после этого получил место судебного следователя в городе Радошковичи, где служил до 1889 года, когда перебрался в Петербург. По завещанию Г. Шлимана Сергей получил два доходных дома в Париже и 50 000 франков, а также петербургскую библиотеку. В 1890 году у него родился сын Андрей — названный в честь деда; он скончался от ранения в 1920 году. Супруга С. Шлимана ещё в 1920 году служила в Детской трудовой колонии им А. В. Луначарского. Сергей Шлиман скончался в самом конце 1930-х годов в глубокой нищете, по некоторым сведениям, он просил подаяние. До 1934 года ему помогала посылками из-за границы сестра Надежда. Место его захоронения неизвестно.

Надежда Шлиман получила образование в Киеве и Москве, окончив в 1878 году гимназию с золотой медалью; отец тогда же писал 17-летней дочери, что ей пора думать о замужестве. Надежда, несмотря на нежелание матери, поступила на естественное отделение Высших женских курсов, когда сопровождала мать на лечении за границей, посещала занятия в Римском университете. В 1889 году она вышла замуж за геолога Николая Андрусова. По завещанию отца она получила 50 000 франков и два дома — в Париже и Индианаполисе, что позволяло материально поддерживать мужа и пятерых детей. В 1918 году семья переехала из Петрограда в Крым, а в марте 1920 года через Стамбул перебралась во Францию. Из-за невозможности зарабатывать в 1922 году Андрусовы переехали в Прагу, где глава семьи скончался от инсульта в 1924 году. Надежда Андреевна Шлиман вернулась во Францию; скончалась в Лозанне в 1935 году. Её потомки продолжают жить во Франции и Чехии.

София Шлиман после кончины супруга тратила большие деньги на благотворительность, основала первый в Греции общедоступный туберкулёзный санаторий. Перед зданием медицинского училища в Афинах, открытого на её средства, установлен её бронзовый бюст, её именем в Афинах названа улица. После её кончины в 1932 году правительство Греции организовало официальные похороны. Перед смертью она продала дом «Илиу Мелатрон» греческому государству, а деньги были переданы сыну Агамемнону, который в 1914 году был назначен послом Греции в США.

По греческой линии род Шлимана пресёкся. Дочь Генриха и Софии — Андромаха — вышла замуж за афинского адвоката Леона Меласа (1872—1905) и имела от него трёх сыновей, не имевших потомства, — Михаила (1893—1924), Александра (1897—1969) и Лено (1899—1964). У сына — Агамемнона Шлимана, который был женат дважды, — детей не было. Он скончался в Париже на посту посланника Греции во Франции и был похоронен там же.

Шлиман как учёный-археолог

Генрих Шлиман не имел специального археологического образования, однако, по словам А. В. Стрелкова, «в его время получить такое образование было негде. Опыт к археологам XIX века приходил только в ходе их собственной раскопочной работы, знания добывались методом проб и ошибок». Обвинения Шлимана в дилетантизме и любительстве относились, скорее, не к методам его работы, а к той самоуверенности, с которой он приступал к раскопкам и отождествлял найденные объекты с реалиями, описанными в античном эпосе. Имея конкретную цель — найти Трою Гомера, он представлял себе работу археолога как «расчистку» ценного древнего города от малоценных верхних слоёв. Такой подход возник от того, что единственными археологическими объектами, с которыми он был знаком, были Помпеи и древнеегипетские памятники, а их приходилось освобождать из-под наслоений лавы, пепла и песка пустыни. Более того, Шлиман в 1870 году не ставил перед собой задач исследования археологической истории поселений на Гиссарлыке, он искал конкретный объект. Такое отношение к поздним греко-римским памятникам сохранялось в археологии до 1920-х годов, на что указывал ещё (на египетском материале) М. И. Ростовцев. Накопленный опыт работы и консультации с коллегами способствовали тому, что Шлиман менял приоритеты и корректировал ранее допущенные ошибки.

В течение XX века историки постепенно избавлялись от негативных оценок наследия Шлимана. Он является признанным первооткрывателем памятников бронзового века в Европе и микенской цивилизации. Более того, по сравнению с раскопками 1903—1914 годов в Ашшуре и 1928—1937 годов в Дура-Европос, Шлиман использовал более прогрессивную методологию: по совету Э. Бюрнуфа уже с 1872 года он обращал внимание на стратиграфию находок, постоянно привлекал к раскопкам рисовальщиков, фотографов и геодезистов. Шлиман был пионером изучения массового керамического материала, который в его время археологов не привлекал. В период обработки результатов раскопок Шлиман лично занимался поиском аналогов своих находок с целью уточнения датировки. Шлиман также впервые стал привлекать специалистов по различным дисциплинам для получения информации или интерпретации тех или иных находок. Он также называется одним из первых археологов, который использовал шурфы и траншеи во всю толщину культурного слоя, что позволяло составить комплексное представление о раскапываемом объекте, вместо долгого и трудоёмкого вскрытия слоя целиком.

Поскольку Шлиман вёл раскопки на собственные средства, он мог позволить себе оперативную и очень полную публикацию результатов находок, что не всегда было доступно исследователям более позднего времени. Раскопки Шлимана и даже его заблуждения относительно Трои дали толчок к развитию классической археологии, а также стимулировали обращение к поэмам Гомера как источнику точной информации о микенской эпохе и выявление специфики отражения реальной жизни древних эпох в героическом эпосе. Ещё при жизни Шлимана его коллега и ассистент В. Дёрпфельд показал, что на Гиссарлыке существовало не 7 культурных слоёв, а 9, и доказал, что слой, в котором был найден «Клад Приама», не является гомеровской Троей. Во время последних раскопок 1890 года следы микенской керамики были обнаружены намного выше и поставили задачу полного пересмотра стратиграфических датировок, что Шлиман сделать уже не успел. Только в 1893—1894 годах на средства, выделенные Софией Шлиман, Дёрпфельд завершил первый, «шлимановский» этап исследования Трои.

Добавить комментарий